В глубине - Страница 6

— Подумал-подумал, сел и написал инспектору, так сказать, контр-объяснение… Ну, через неделю получаю бумажку: вызывает инспектор для душевного разговора. Еду ни жив, ни мертв. Однако — слава Богу — обошлось благополучно. Оказалось, атаман-то лишь покуражился, а протокола не сочинил… Напугал лишь, черт!.. А инспектор все-таки внушил: — «не трогайте вы их! свое дело исполняйте, а в это не суйтесь — лучше будет»!..

— Вольно, оправиться! — скомандовал вахмистр Корнеевич. И вся разномастная команда его разом сорвалась с места — с шумом, гиком, свистом, начала свалку, борьбу, возню, вольную гимнастику. Нашлись акробаты, умевшие стоять на голове, ходить к руках. В одном месте завязалась форменная драка; Меркулов достал из кармана обломок сухого кренделя и только было собрался полакомиться им, а Клюев не выдержал соблазна, выхватил из руки у Меркулова эту лакомую штуку и откусил от нее изрядный-таки кусок… Правда, оставшуюся часть добровольно и немедленно возвратил, но принцип собственности был грубо нарушен и Меркулов в справедливом негодовании заехал кулаком Клюеву в ухо. Клюев пустил в дело шашку, но Меркулов ловкой «подножкой» свалил противника и сел на него верхом…

— Ну, довольно вам там! — крикнул Иван Самойлыч, лениво окидывая привычным, равнодушным взглядом звонко кипящую перед нами кашу ребячьих головенок. — Да… так вот — «не суйтесь», — оборачиваясь ко мне, продолжал он: — и не сунулся бы, если бы меня самого не терзали… А то распоряжение за распоряжением: «обязать иметь поясные ремни!» «приобресть кокарды!» «оружие содержать в исправности!..» Требуешь с ребят, они — с родителей, родители — ко мне: «что это за мода пошла у вас, Иван Самойлыч? Чем бы учить их аз, буки, да рихметику — вы потеху какую-то выстраиваете! Это они и после узнают — придет время»… — Не я требую, — начальство. — «Учи, свое знай: аз! буки! рихметику! А поясные ремни да кокарды у нас состояния нет им справлять!.. Тут на одни <т>етрадки да на перья сколько расходу, а толков-то чуть»…

Учитель опять дернул головой — жест был на этот раз упрекающий и скорбный.

— Ну вот что ж вы тут попишете?

Подошел вахмистр Корнеевич, приложил руку к козырьку, почтительно прислушался к нашему разговору.

— Теперь извольте войти в мое положение, — продолжал Иван Самойлыч, бросив на вахмистра сердитый взгляд: — с одной стороны программы увеличиваются. Ты тут за три года пройди с ними и грамматику, и славянский язык, и сочинения научи их писать, и арифметику, и улучшенные приемы земледелия… Да и за Закон Божий ты же ответствен, с тебя же спросят, если ученик молитву за царя не прочтет, а законоучитель ездит себе по станице, собирает капусту да пироги — ему что!.. А мне генерал замечание сделал. Вошел в класс — в сентябре дело было, только что учиться начали, — он новичка какого-то: «ну-ка, молитву за царя читай»… А того не то молитву за царя, — говорить надо сперва научить, говорить не может правильно…

— Совершенно справедливо, — почтительно заметил вахмистр: — ему скажешь медведь, а он — вядьмедь…

— Да… А я оказался виноват, мне выговор… И теперь вот опять, сверх всего прочего, я же и за военный строй отвечай. Было одно начальство — инспектор, знал, перед кем дрожать… А теперь еще сколько прибавилось: и окружной атаман, и штаб-офицеры какие-то, и даже вот станичный атаман… урядник какой-нибудь, а храпит, куражится… может прийти, прервать занятия и увесть учеников для репетиции парада… Где же тут об учении думать?..

Вахмистр Корнеевич, представитель военно-потешного ведомства, слушал в почтительном молчании и на лице его было непроницаемое выражение. Я знаю, что по отношению к учителю он не занимает враждующей позиции, очень предупредителен и услужлив. Когда случаются у учителя гости, он подает самовар, прислуживает и в то же время принимает участие в компании. С удовольствием возит на своей лошади Ивана Самойлыча — за плату, разумеется — в город. Словом, междуведомственных трений никаких не существует. Однако тут — мне чему-то показалось — к терзаниям учителя он относился с равнодушием, с невозмутимым безразличием.

— Ну, ваши как дела, Елисей Корнеевич? — спрашиваю я у него.

Вахмистр прикладывает руку к козырьку фуражки и, любезно улыбаясь, отвечает:

— Дела — слава Богу… Только вот — балуются…

Он делает жест в сторону копошащейся и кипящей вокруг нас его пестроцветной команды.

— И что это такое? — недоумевающим тоном говорит он: — год от году все хуже и хуже… баловство все больше и больше…

— Но ведь и раньше шалили?

Корнеевич отмахивает рукой:

— Ранее того и подумать не смели. А сейчас — беда!.. Никак не слухают! Ты ему кол на голове теши, — а он все — свое!.. Окружной генерал собирал нас в августе, урядников. — «Вы должны первым долгом дисциплину водворить!..» А как тут ее водворишь? Вдарить нельзя: запрещено. Один урядник доложил ему: «ваше-ство! большого скорей научишь… ему и по шее дать можно, и слово он скорей поймет, а малому — ему рази втолкуешь? Кабы их бить можно было»… — Нет, бить нельзя… — А бить нельзя, значит — у него страха нет… а страха нет — и памяти нет… в одно ухо впустил, в другое выпустил…

— Вот видите! — торжествующим тоном говорит Иван Самойлыч, через плечо тыкая пальцем в сторону вахмистра: — рассуждение педагога современной формации…

— Да ведь мы, Иван Самойлыч, народы степные, — виноватым голосом отвечает Корнеевич: — какие мы народы? малограмотные… Нас позови расписаться…

— Собаку через ять напишете…